В конце сентября 1975 года, вернувшись с военных сборов, я бродил по опустевшим коридорам университета – большая часть студентов уже трудилась на хлопковых полях республики, а пятикурсники, к которым принадлежал и я, готовились кто к написанию дипломной работы, кто к сдаче госэкзаменов.

В коридоре меня остановил декан филологического факультета, и с ходу поинтересовался, что я выбрал: дипломную или госэкзамены? Для себя я уже решил, что буду сдавать госэкзамены. Они освобождали от корпения над скучными темами, и давали почти девять месяцев официальной свободы. А в итоге диплом выдавался одинаковый для всех.

О своем решении я сообщил декану. Он покивал головой и спросил: «А поработать в сельской школе не хочешь?» И тут же добавил: «Это моя личная просьба». Он объяснил, что часть выпускников после распределения не прибыли к месту назначения, и некоторые сельские школы остались без учителей. Учебный год начался, а педагогов нет. «Выручай», - по-дружески сказал декан, и протянул мне руку. Отказаться я уже не мог, да и не захотел. Подумалось: а почему бы и нет? Всегда интересно прикоснуться к новому делу.

Через пару дней, уложив в дорожную сумку нехитрые пожитки, я сел в поезд и отправился в путь.

Стояла сухая, солнечная, акварельная осень, тот прекрасный и грустный период, когда последние приступы тепла – наследство от ушедшего лета, теряют силу и уже не обжигают тебя; на небе все чаще появляются облака и тучи, похожие на те, что рисуют на театральных декорациях; в воздухе пахнет близкими дождями и свежестью.

Село, в котором мне предстояло жить и трудиться, уютно, как игрушка в горсти, расположилось на склоне Копетдага.

Для жилья мне отвели комнату, в которой прежде располагался сельский медпункт. Здание уже не вмещало посетителей, и для сельского населения построили небольшую поликлинику.

С объемистой сумкой, наполненной вещами и книгами, я стоял посреди пустой комнаты, раздумывая с чего начать обживаться. В дверь постучали, следом в комнату вошёл улыбающийся человек, и представился: Чарыкули ага – директор школы. За его спиной торчали головы ребятишек. Их было человек десять, разных возрастов – от восьми до пятнадцати лет. Они сгруппировались вокруг директора и громко отчеканили: «Здравствуй, учитель!» Потом я буду слышать это приветствие каждый день, но то, первое, запомнилось навсегда.

Детвора сходу принялась за дело. Старшие ребята принесли кровать, стол, стул и печку-буржуйку; младшие – матрац, подушки, одеяла и вдобавок натащили кучу хвороста: на равнине ещё полыхала тёплая осень, а здесь, в горах, по ночам уже морозило.

Когда всё было расставлено по местам, ребята повели меня показывать достопримечательности села. Самой главной достопримечательностью были горы и речка, к которой стекались все переулки села. Сельчане, встречавшиеся на пути, приветливо пожимали руку и доброжелательно улыбались так же, как их дети: «Здравствуй, учитель!»

Закончив обустройство своего нового жилища, я почувствовал, что проголодался, и отправился в сельский магазин на разведку. Каково же было моё удивление, когда вместо обилия продуктов я обнаружил полупустые полки, на которых стояли консервы «Килька в томатном соусе» и трёхлитровые банки с украинским борщом.

То, что борщ украинский, мне сказал продавец. Разглядеть надпись на банках, как и их содержимое, было невозможно - банки покрывал сантиметровый слой пыли. Продавец скорбно развёл руками и объяснил, что в селе принято питаться продуктами со своего огорода и подсобного хозяйства, а в магазин сельчане ходят только за спичками, мылом, канцелярскими принадлежностями и другими предметами хозяйственного назначения. Этот вариант я не предусмотрел, и теперь стоял в раздумье: как быть дальше? Умереть, ещё не приступив к занятиям, от украинского борща, который, вероятно, был изготовлен во времена Мазепы и битвы под Полтавой, не хотелось, родословная кильки тоже вызывала большие сомнения, а питаясь канцпринадлежностями, спичками, клеем и мылом – я вряд ли дотяну до конца первой четверти. Но коробку килек я всё же купил – не уходить же с пустыми руками. И ещё попросил замок.

- Зачем замок? – продавец посмотрел на меня с недоумением.

- Как зачем? Дверь закрывать.

- Нет замков. У нас никто двери на замок не закрывает. Здесь воров нет. У нас и милиционера нет.

И в самом деле, двери в селе никто не запирал, даже отправляясь на неделю-другую навестить многочисленных родственников в окрестных сёлах. В этом я убедился, уезжая по выходным дням в Ашхабад проведать родителей: я мог оставить дверь своей комнаты не только незапертой, но и открытой, зная, что никто не зайдет.

Придя домой, я принялся готовить ужин, но едва проткнул ножом консервную банку, как тут же пришлось ее закрыть - в комнате запахло несвежими морскими водорослями, выброшенной на берег и успевшей разложиться килькой. И тут я с благодарностью вспомнил маму. Собираясь в педагогическое путешествие, я захватил из дома кое-какие продукты – сухари, пачку печенья и кулёк семечек. Мама же настояла, чтобы я взял приготовленный ею пакет. В нём оказались макароны, гречка, большой кусок сыра, и круг полукопчёной колбасы. Этой провизии мне могло бы хватить дня на три-четыре, а если питаться умеренно, то и на все пять. А дальше?

Весть о том, что новый учитель побывал в магазине и ушёл оттуда с пустыми руками, мгновенно разлетелась по посёлку. Ранним утром следующего дня, когда я с волнением влюблённого, идущего на первое свидание, готовился приступить к исполнению своих педагогических обязанностей, в дверь постучали. На пороге стояли мальчик и девочка. Они поздоровались, мальчик достал из брезентовой сумки литровую банку только что вскипячённого молока, а девочка протянула горячий чурек, завёрнутый в чистую материю. Я полез было в карман за деньгами, но ребята быстро развернулись и убежали.

Закончив уроки, я навестил родителей ребят, которые оказались моими учениками, поблагодарил за продукты и договорился, что отныне буду покупать у них по утрам молоко и чурек. Они замахали руками, наотрез отказываясь от предложенной платы, но я настоял, и мы пришли к согласию.

Ближе к вечеру в дверь снова постучали. На этот раз в гости пожаловал ещё один мой ученик. «Учитель, папа сказал, чтобы ты пришёл к нам. Он хочет с тобой поговорить», - и повёл меня за собой.

-Ну, как успехи моего сына? Не балуется? - улыбаясь, поинтересовался папа.

Пока я докладывал о своих первых впечатлениях, на кошме была расстелена клеёнка, и на ней появились шурпа, плов, чай. Родитель слушал меня, и всё приговаривал: «Вы кушайте, кушайте, пожалуйста».

На другой день история повторилась: утром молоко и чурек за дверью, днём обед у следующего педагога, вечером выступление перед очередным родителем, сопровождаемое угощением. Так продолжалось несколько дней. Я обратил внимание, что родители несколько рассеянно слушают то, что я им рассказываю, а следят больше за тем, чтобы я попробовал все яства. И тут до меня дошло: об успехах своих чад они знают и без меня, знают, что их дети хорошо воспитаны, уважительны и трудолюбивы, а приглашение к разговору служило лишь предлогом… накормить учителя! Это был не изощрённый способ задобрить меня, чтобы оценки детям ставил повыше, здесь это не практиковалось, – это было искреннее, идущее от души желание помочь. Вариант напрямую, без экивоков пригласить меня поужинать сельчане отвергли: вдруг я обижусь. Вот они и разработали хитроумный план, который позволял гастрономически поддержать приезжего педагога без ущерба для его самолюбия.

Следом и директор школы сообщил, что у них есть старый, добрый обычай – собираться на обед у кого-нибудь из учителей. Я порадовался такой замечательной традиции и не стал её нарушать. Только спустя некоторое время я узнал, что старая добрая традиция началась с моего приезда.

Долго продолжаться не могло. В один из дней я попросил коллегу- педагога съездить со мной в город, и присмотреть недорогой, но на ходу мотоцикл. Слегка поторговавшись, как того требует этикет, я за сравнительно небольшую плату приобрел мотоцикл «Минск». Теперь по выходным я отправлялся за добычей, привозя домой полную сумку провизии, которой вполне хватало на всю неделю. Вскоре я и сам мог приглашать к себе в гости моих новых друзей-педагогов. Когда они убедились, что я могу самостоятельно добывать корм, учительские обеды постепенно сошли на нет, но в гости по-прежнему приглашали. Поводов было достаточно – дни рождения, свадьбы, рождение детей, поминальные обеды.

Учительствовать мне предстояло поочерёдно в семи классах – с четвёртого по десятый. Это около ста учеников, почти двести пар любопытных глаз, которые смотрят на тебя в ожидании: как ты поведёшь себя? Именно так: не чему ты будешь их учить – это они знали, - а как ты будешь это делать. Мои первые ученики, глядели на меня, я глядел на них и, ища подсказку, усиленно вспоминал то, чему нас учили на лекциях по педагогике. Придя домой, я пересмотрел студенческие записи, но ответов на свои вопросы не нашёл. Конечно, конспекты содержали немало полезных сведений, но теория это одно, а практика показывала, что каждый должен идти своим путём.

Первые дни, заходя в класс и слыша звонкое «Здравствуй, учитель!», меня не покидала беспокойная мысль: как сделать так, чтобы те сорок пять минут, которые отведены нам на общение, были бы не просто ритуальным сроком от звонка до звонка, чтобы уроки стали для ребят интересным, увлекательным занятием. Мне хотелось, чтобы между нами протянулась ниточка взаимопонимания и взаимодоверия, и каждый класс стал твоей семьёй. Я вспомнил свою школу, учителей, и вот тогда пришла простая и ясная мысль: учатся у тех, кого любят, или, по крайней мере, уважают. Но ведь нельзя заставить себя полюбить. Заставить нельзя, а вот добиться этого можно. И делать это каждый день, каждый урок. Это только кажется, что школьники – безликая масса. Они все разные, каждый со своим характером, темпераментом, мировоззрением. Значит, и подход к ним должен быть индивидуальным. Сколько детей – столько ключей и каждый неповторимый. Если ты видишь ученика только из-за своего стола в классе, если он идёт к тебе только по вызову, если весь его разговор с тобой только ответы на вопросы, то тут ни о каком взаимопонимании и взаимодоверии не может идти речи.

Работы в школе было много. Спустя несколько дней после моего вступления в должность учителя русского языка и литературы, директор предложил вести по совместительству английский язык вместо дезертировавшей от сельских трудностей дипломированной англичанки. Потом я стал таким же образом преподавать физкультуру и военное дело. А когда мой сосед по дому тяжело заболел, то пришлось вести и географию.

Школа, в которой я трудился, носила имя Героя Советского Союза Айдогды Тахирова. Детям не надо было объяснять, кто такой Айдогды Тахиров - он был уроженцем этих мест. Все – от первоклассников до выпускников знали его биографию, и без запинки могли рассказать о подвиге своего земляка.

…В ночь перед новым 1943 годом, возглавляя группу бойцов всего из трех человек, он принял неравный бой, и уничтожил до полусотни фашистов. Оставшись один, тяжело раненый Айдогды Тахиров продолжал сражаться и сорвал наступление роты врага. Его схватили, подвергли нечеловеческим, мучительным, зверским пыткам, он ни одним словом не выдал военной тайны…

В сельской авторемонтной мастерской работал сын Героя, а его дочь заведовала поликлиникой. В двух моих классах учились внук и внучка Айдогды Тахирова. Это были те самые дети, которые принесли мне рано утором молоко и чурек.

Работа мне нравилась. Детишки большей частью оказались смышлеными и зачастую приходили по вечерам спросить, как делать то, или иное упражнение, как правильно ставить ударение в заданных для разучивания стихах, и как произносить то, или иное английское слово.

Честно признаться, планы и конспекты уроков я писал так, как это положено, а вот сами уроки вёл по собственному сценарию, включая диалоги и элементы игры. Директор школы – человек прекрасной души и доброго сердца с пониманием относился к этим отступлениям от правил, и не мешал мне строить уроки по-своему.

Ребята учились неплохо – были послушными, серьёзно готовились к занятиям, аккуратно выполняли домашние задания. Чтобы занять ребят и после уроков, мы стали вместе писать стихи, выпускать стенгазету, ставить небольшие сценки из школьной жизни.

Однажды вечером, когда я проверял тетради учеников, в дверь постучали. Я крикнул «Войдите!», и в дверь просунулась стриженая голова. Это был один из моих пятиклассников. Учился он неплохо, но часто задумчиво смотрел в окно, и его приходилось постоянно возвращать к действительности. «Учитель, я стихи написал», - с гордостью сказал он, и протянул мне несколько исписанных крупным почерком листочков. Я пробежал глазами написанное, но стихов не увидел: это был набор отдельных фраз, что-то про солнечных зайчиков, про мальчиков и девочек, которые гоняются друг за другом. Не хотелось, конечно, расстраивать мальчишку, но и признать его поэтом тоже было бы преждевременным. Как мог я утешил юного стихотворца и спросил: «О чем твои стихи?» Он слегка замялся, не зная, как объяснить то, что он видит в окне, но я уже стал догадываться: он пытается понять таинственную, загадочную связь между людьми и солнцем, и рассказать об этом. Мы стали вместе складывать слова и думать, как придать им рифму. Так родились строчки:

По улице несутся зайчики,

Они из солнца, такие маленькие,

Их ловят девочки, их ловят мальчики,

Но зайчики быстры, как мячики,

То появляются, то снова спрячутся.

И вот он, лучик в кулаке – в твоей руке,

В моей руке…

Получилось, конечно, наивно, но надо было видеть, какими глазами, заворожено смотрел он на тетрадный лист со своими первыми стихами.

В школах ребята, бывает, выясняют отношения между собой с помощью кулаков. Что поделаешь – энергия у подростков бьет ключом, небольшая обида или неосторожно произнесенное слово служат причиной для потасовок. За весь год, что я работал в школе, я не видел не только драк, но и не слышал от ребят грубых, бранных слов.

Почти каждый день Чарыкули ага интересовался, не нуждаюсь ли я в чём, как ведут себя ученики, есть ли какие-то претензии к родителям детей и т.д. В его доме я гостил особенно часто. Он абсолютно не делал никакой разницы между собой и педагогами, не старался придать себе важность начальника, не страдал высокомерием, за что его любили и учителя и школьники. Что бы ни происходило вокруг, он на всё взирал со своей неизменной улыбкой мудреца.

В поселке Чарыкули ага знал всех и каждого. Отсюда он в сорок первом году ушел на войну, воевал неподалеку от тех мест, где сражался и погиб его земляк Айдогды Тахиров, был ранен, но вернулся в строй. Когда война закончилась, его отправили воевать с Японией. Рассказывая о своей фронтовой жизни, Чарыкули ага по-прежнему улыбался, но все же сквозь улыбку проскальзывала легкая грустинка. Такую же грустную улыбку я видел на лице еще одного человека. Но о нем позже.

Иногда, в хорошую погоду, я седлал мотоцикл и отправлялся в горы. Ложился на траву и глядел в бездонное небо. Тишина, покой, белые облака, бесконечность голубого неба… и чувство вечности. Каждой клеточкой я ощущал, как незаметно тебя обволакивает аура этих мест. Здесь не ощущалось бега времени, казалось, что оно остановилось. В такие минуты рождается вдохновение, охватывает чувство неразделимой сопричастности к этой жизни, к людям, живущим рядом с тобой на этой земле.

Вспоминается ещё один человек, оставивший светлый след в памяти. Каждую неделю я получал письма из дома, от друзей. Доставлял корреспонденцию сельский почтальон Махтумкули ага. Почта приходила днём, и он, за отсутствием у меня почтового ящика, мог бы просовывать письма под дверь, или просто заходить и класть на стол в моей комнате, которая не запиралась. Тем не менее, яшули предпочитал приносить их вечером, когда я возвращался со школы, чтобы вручить лично.

Мы пили чай, беседовали, старик рассказывал о себе. Он воевал в Великую Отечественную, в одном из боёв потерял глаз, но после госпиталя вернулся в строй. Потом новое ранение, на этот раз в руку, и вот тогда его уже полностью признали не годным для военной службы. Вернувшись домой, Махтумкули ага трудился в колхозе, но со временем стали сказываться фронтовые раны, и его перевели на более лёгкую работу – почтальоном. Вырос сын Вепа, окончил техникум механизации в Ашхабаде, привёз из столицы невесту, русскую девушку Веру. Старик радовался, ожидая скорого прибавления в семействе, но тут случилась беда.

Сын с женой возвращались из соседнего села. Стояла весна. Проливной дождь обрушился внезапно, и супруги торопились успеть домой до того, как вздувшаяся обычно мелководная речушка, разделявшая два аула, отрежет им путь. Их грузовик уже подъехал к реке, когда они увидели, что селевой поток нарастает с каждой секундой. Поворачивать обратно было поздно – ливень размыл дорогу и в гору им не подняться. Оставалось только двигаться вперёд. Вепа давил на газ и машина какое-то время ещё слушалась, но когда до спасительного берега оставалось всего несколько метров, тяжёлый, глинистый поток, который с лёгкостью переворачивал камни, стал тащить за собой полуторатонный ГАЗ-51. Они сумели перебраться из кабины в кузов, но это мало что дало - машиной уже завладела стремнина. На берег высыпали люди, кто-то бросил верёвку. Вепа обвязал ею супругу и вытолкнул из кузова, через который уже перекатывала вода. Это и спасло молодую женщину: сельчане вытянули Веру на берег. Искорёженный грузовик, похожий на бумажку, смятую чьей-то мощной рукой, обнаружили потом выброшенным на берег в десятках километров вниз по течению. Самого Вепа так и не нашли.

Спустя месяц на свет появилась двойня. Но порадоваться рождению детей женщина не успела – сказались переживания и травмы, полученные при спасении. Мальчика назвали Вепа, в честь отца, а девочке дали имя матери – Вера.

Рассказывая эту печальную историю, старый почтальон улыбался какой-то странной, вымученной улыбкой. Когда он закончил, я не выдержал и спросил:

- Махтумкули ага, а почему вы улыбались? Ведь такое горе…

- Это чтобы не заплакать. Иначе сердце не выдержит, - ответил он.

Вепа и Вера учились в одном из моих семи классов. Они всегда сидели за одной партой и почти всё время проводили вместе. За нашей школой, между двумя пологими холмами простерлась небольшая поляна. По весне её покрывали ковром красные маки. Не раз я видел, как собрав цветы и взявшись за руки, брат с сестрой поднимались на поляну, где раскинулся сельский погост, и клали свежий букет на один из холмиков.

Вскоре после нашего первого знакомства, Махтумкули ага спросил: не обижаю ли я учеников, не наказываю ли их. Я ответил, что дети не дают для этого никакого повода. Бывает, шалят, особенно ребята помладше, но это не вызов учителю, не желание похулиганить, а проявление переполняющей детей энергии.

- Ты не обижай их, что бы ни случилось,- повторял Махтумкули ага. – Ты их полюби. Если заслуживают – пожури, но никогда не оскорбляй. Самое страшное наказание для ребёнка – унизить его достоинство. Жестокое и бессмысленное наказание. Это они сейчас дети, но они вырастут, станут взрослыми, а потом и старыми, такими, как я, но навсегда запомнят и добро, и обиду. Больше всего, конечно, запоминается добро, потому что оно наполняет ребёнка светом. А обида… Она пройдёт, но оставит зарубку на сердце. … И на совести учителя.

Каждый день, заходя в очередной класс, мне казалось, что в нём незримо присутствует Махтумкули ага, и тихонечко шепчет: «Стань им другом. Отдай им своё тепло».

Весь тот год я вел дневник. Он сохранился у меня до сих пор. Вот только несколько выдержек из моих наблюдений.

«Глядя на учеников с высоты своего роста и положения, никогда не забывай, что и ты когда-то был ребёнком. Учитель, который забыл об этом, не может и не должен работать с детьми. Будь я директором школы, я бы требовал от принимаемых на работу учителей вместе с дипломом ещё и рассказ о своём детстве. Если человек помнит яркие эпизоды своего детства – из него выйдет учитель».

«Найти общий язык с детьми бывает трудно, если ты неискренен, если ребёнок чувствует фальшь в твоих словах, глазах, жестах. Дети признают в нас естественность, такую же, как и они сами. Нельзя допускать в отношениях с учениками панибратства и фамильярности. Отношения должны строиться на взаимном уважении. Никогда не относись к ученикам свысока. Если ты ежесекундно будешь подчёркивать своё превосходство, авторитета этим не заработаешь, скорее наоборот».

«Каким, по-моему, должен быть учитель? Прежде всего, личностью – яркой, самобытной. Это поэт, артист, художник в одном лице. Он должен переживать боль ребёнка острее, чем свою. И так же горячо радоваться радостям детей. В чём заключается артистизм учителя? В умении перевоплощаться. Дети ни в коем случае не должны видеть твоего плохого настроения. Ведь они настолько чувствительный барометр, что любое изменение в твоём поведении отражается на учениках. Если ты ведёшь уроки, давая понять, что сегодня не в духе, это, безусловно, плохие уроки и безвозвратно потерянные часы».

«Научить чувствовать – значит научить любить, находить прекрасное в вещах обыденных, зачастую проходящих мимо нас и оцениваемых только по степени их полезности или бесполезности. Открывать острова – вот задача каждого дня. Заодно и в себе открываешь новые черты, о которых раньше не подозревал. В том и заключается мастерство учителя как художника - научить детей разглядеть необычное в повседневном».

«В чём я вижу поэзию труда учителя? В том, чтобы уловить первое движение души ребёнка, первый порыв. Увидеть – и не дать погаснуть. Равнодушный учитель – трагедия для школы, преступление по отношению к детям. Жаль, что нет такого закона, который наказывал бы учителей за равнодушие».

«Сегодня повёл своих четвероклассников на экскурсию. Они уже привыкли, что несколько раз в неделю мы поднимаемся в горы за школой. Оттуда всё наше маленькое село, как на ладони. Обычно мы идём туда утром, за полчаса до занятий, когда туман ещё настолько могуч, что в трёх шагах ничего не видно. Но вот он медленно расходится, как театральные кулисы, открывая сцену, на которой проступают очертания домов, и ты невольно ощущаешь величие этой картины, великолепие окружающей природы. В одну из таких экскурсий я попросил ребят написать маленький рассказ о том, что они увидели. Написали все. С ошибками, но написали. И про то, как огибая школу, течёт маленькая речушка, как цветут фруктовые сады, как зеленеют горы».

«Я люблю своих учеников. И когда отлучаюсь на несколько дней в Ашхабад, начинаю по ним скучать. Ведь они стали моими первыми учениками. Сами того не подозревая, они помогают мне понять самого себя, стать лучше, добрее. До головокружения ощущаешь себя Человеком и боишься, что, утаив от них хоть один оттенок этого чувства, поступишь просто нечестно. Подходит к концу первый год моей работы, но я волнуюсь, как и прежде, когда на моё приветствие слышу в ответ «Здравствуй, учитель!».

Всего год прожил я в этом горном селе, где удивительным образом сохранилось патриархально-уважительное отношение к учителю. Звенит звонок на перемену, которая длится всего пятнадцать минут. Ребятам хочется побегать, погонять мяч, обсудить какие-то свои вопросы, пока звонок снова не позовёт их за парты. Ученики уже толпятся у двери, но ни один из них не выйдет из класса, прежде чем его первым покинет учитель. И ни один ученик, встретив учителя в школе или на улице, не пройдёт мимо, не поздоровавшись. Сколько раз увидит, столько и произнесёт: «Здравствуй, учитель!»

Так закончился год, который я с таким удовольствием провёл в этом живописном селе, и который стал одним из лучших в моей жизни. Вернувшись в Ашхабад, и сдав государственные экзамены, я какое-то время подумывал о том, что делать дальше. И тут пришла мысль: а не возвратиться ли в так полюбившееся мне село? Школа, в которой я работал, не выходила из головы. Я обратился в Министерство народного образования и попросил направить меня в родной аул. Но, оказалось, что на мое место уже взяли учителя, а мне теперь предстоит трудиться на ниве образования в одной из сельских школ неподалеку от Ашхабада.

И все же с моими друзьями и их родителями я не терял связи. Они нередко приезжали в столицу по каким-либо делам, и время от времени останавливались у меня. Сначала гостили родители учеников, а спустя годы и их повзрослевшие дети. Кто-то приезжал по лечебным делам, кто-то поступал в ВУЗы, кто-то по другой надобности. Место находилось для всех, и разговоры затягивались далеко за полночь.

P.S. О своей работе в сельской школе я часто рассказывал друзьям. Однажды мой однокурсник и друг предложил: «Слушай, а давай съездим туда, проведаешь своих питомцев, отдохнём, на природу посмотрим, которую ты так живописал». Признаться честно, я немного побаивался. Прошло много лет, там, скорее всего, всё изменилось, детишки мои стали дедушками и бабушками, пожалуй, меня и не узнают; да и тех учителей, с кем я работал, теперь вряд ли найдёшь. В конце концов, червь сомнения угомонился, свернулся калачиком, и я решил – едем!

Из Ашхабада мы выехали затемно и к утру прибыли в село. Как только вырулили на эту, до боли знакомую трассу, мне показалось, что я никогда отсюда не уезжал. Едем медленно, разглядываем дома, проезжаем мимо магазина, того самого, где я когда-то приобрёл суицидную кильку в томатном соусе. Вдруг мой приятель, поглядев в зеркало заднего вида, сказал: «Смотри, какие-то мужики руками машут».

Остановились. Несколько мужчин бегут к нам и кричат: «Учитель приехал!» И тут у меня навернулась слеза – это были три моих бывших десятиклассника. Давай обниматься, слёзы, поцелуи. На крики из соседнего дома, опираясь на палочку, вышел пожилой человек. Это был Аннакули, сын директора школы Чарыкули ага, сменивший отца на его многолетнем посту. При мне он служил ещё молодым учителем, недавно справившем свадьбу. Сам Чарыкули ага уже давно покинул этот мир. Несмотря на два перенесённых инсульта, Аннакули не только вспомнил моё имя, но и фамилию. Прибежала его некогда красивая молодая жена и прижалась ко мне, как к родному. Тут вообще вся улица собралась – меня теребят, спрашивают: «Учитель, а ты меня помнишь? Я у тебя в пятом классе училась!» Другой: «Учитель, а я в шестом классе был. Помнишь?» И так далее. Откровенно говоря, я мало кого узнал, ну да им проще – я у них был один, а их у меня – семь классов с четвёртого по десятый, по 15-20 человек в каждом.

Село практически мало изменилось. Даже дом, в котором я прожил тот счастливый год, стоял на том же самом месте. Его лишь немного отреставрировали. Но неизменными остались горы, речушка за селом и люди - добродушные, приветливые, открытые, бесхитростные и сердечные. Прекрасные люди моей родной земли.

Владимир ЗАРЕМБО

Фото: Абдулла ГУСЕЙНОВ