В годы Великой Отечественной войны туркменский народ распахнул двери своих домов для женщин, детей, стариков, оказавшихся в зоне боевых действий, и вынужденных временно покинуть свои родные места.
Уже в августе 1941 года в Туркменистане была проведена большая работа по приёму и размещению эвакуированного прифронтового населения. Только за 10 месяцев 1942 года в республике было размещено восемь детских домов с почти полутора тысячами питомцев, а всего в военные годы в республику было эвакуировано 45 детских домов, воспитанникам которых были открыты дружеские, братские объятия народа.
До середины августа 1943 года из оккупированных фашистами районов страны в республику было эвакуировано более 32,3 тысяч человек. Причём это происходило по всей территории Туркменистана. Беженцам создавались нормальные условия для жизни и работы, активного участия в полезном труде, удовлетворялись их нужды и запросы. Местные жители проявляли чуткость и внимание к эвакуированным, особенно к женщинам, старикам и детям, приняли их по-братски, как родных и близких, делились с ними всем, чем могли – кровом, одеждой, продовольствием.
Армия женщин, на плечи которых легла значительная часть работы в промышленности, сельском хозяйстве, на транспорте, имея своих детей, взяли на себя нелёгкие заботы об обеспечении детей-сирот. С особой заботой и вниманием отнеслись жители Туркмении к эвакуированным детям, которые были размещены в детских домах, интернатах, детсадах и яслях. В тяжёлые годы Ашхабад навсегда подружил тысячи русских, украинских, белорусских девочек и мальчиков с туркменскими ребятишками. Туркменистан стал для них второй родиной, заботливо приютившей и поддержавший их в военное лихолетье. Многие дети-сироты нашли здесь свой второй дом, были приняты в туркменские семьи. Вот яркий пример подобной опеки.
Когда сын Нурягды-ага из села Джанахир Кизыл-Арватского района (ныне этрап Сердар) вернулся с фронта, он увидел возле своего дома три десятка ребятишек. Сын подумал, что отец собирается устроить какое-нибудь торжество. Но, узнав правду, на глаза солдата навернулись слёзы. «Отец, тебе, наверное, нелегко было содержать дома столько босоногих?» «Ничего, сынок, самое главное – мы победили».
Многие из переселенцев кто телом, кто душой - навсегда остались на этой земле. Вот строки украинской поэтессы Агаты Турчинской, проживавшей в Туркмении в годы войны. «Твой народ вспоминаю с любовью, ты в беде, словно мать мне была…»
В годы войны из Киева вместе с мамой переехала в Ашхабад 9-летняя А. Арсаламова. Спустя много лет вспоминая принявший их гостеприимный туркменский народ, она делилась своими детскими впечатлениями: «Туркменистан занимает в моей жизни, в моём сердце особое место. Девять лет мне было, когда началась война. Отец с первых же дней ушёл на фронт. Нас с мамой эвакуировали в далёкую Туркмению. В дни тяжёлых испытаний туркменский народ принял в свою семью, окружил необычайной добротой и сердечностью представителей многих народов. Давно живу и работаю в Киеве, но Ашхабад остался в сердце моём навсегда».
В 1942 году в Ашхабад переселилась ленинградская поэтесса Елена Серебровская. В её сборнике стихов «Братство за тысячи вёрст» есть такие строки:
«Я уеду. Состарюсь. Пройдут года.
Много слов я забуду и много встреч.
Но мне хочется надолго, навсегда
Этот город туркменский в сердце сберечь…»
Суровые испытания, общее горе и страдания сблизили, сроднили, сделали по отношению друг к другу добрее и милосерднее совершенно чужих людей. Для тысяч людей Туркмения, став второй родиной, оказала им покровительство и окружила заботой в трудные дни. Сотни людей, приехавших в годы войны на туркменскую землю, навсегда связали свою судьбу с солнечным краем. На начало 1945 года из переселённых семей 8056 остались в республике.
Эвакуированные граждане, оставшиеся в республике навсегда, все последующие годы отдавали свой талант, знания, опыт и силы на благо туркменского народа. Среди них было немало учителей, инженеров, врачей, учёных, деятелей культуры, внёсших своим самоотверженным трудом неоценимый вклад в развитие экономики, науки, образования и духовной сферы республики. Туркменистанцы никогда не забудут этого.
Эту историю мне рассказал сотрудник редакции, в которой мы вместе работали. Однажды в обеденный перерыв я зашёл к нему в кабинет поболтать о том о сём, но увидел, что мой коллега не один – за столом сидел пожилой туркмен в белой папахе, с седой окладистой бородой. «Заходи, заходи, - помахал мне рукой коллега. Познакомься – Берды-ага, мой спаситель». Мы пожали друг другу руки. Мой коллега ещё немного побеседовал с посетителем, потом они обнялись и старик ушёл, сильно хромая. Говорили они на туркменском языке.
- Откуда вы так хорошо знаете туркменский язык?- с удивлением спросил я, когда за посетителем закрылась дверь.
- Так я же вырос в туркменском селе, в туркменской семье,- ответил он. – А там все говорят только на родном языке, хотя и русский знают.
- А как вы оказались в туркменском селе?
Коллега посмотрел в окно – стояла нежная, разноцветная волшебная ашхабадская осень.
- Давай погуляем, заодно и поговорим, - предложил он.
В 1942 году в Ленинграде стояла лютая зима. Фашисты замкнули кольцо блокады, люди умирали от голода, холода и бомбёжек. Умирали целыми семьями. Те, у кого оставались силы, выходили на улицы подбирали тех, кто уже не мог подняться, но больше помочь, чем прислонить умирающего к стене дома, сил не хватало.
В квартире на третьем этаже сидели, прижавшись друг к другу, закутавшись в одеяло мама, трёхлетняя дочь и семилетний сын. Отца недавно призвали в армию, и они ничего о нём не знали. Одеяло грело плохо. В комнате был ужасный холод, но топить уже было нечем – они сожгли в печке самое ценное – библиотеку, которую многие годы собирал отец. Потом пришла очередь пианино, на котором играла мама. Затем они разобрали паркетные плиты. Мама баюкала дочь, что-то ей напевая, но девочка её уже не слышала. Потом замолчала и мама. Мальчик попытался её поднять, но сил у него не хватило. Он кое-как спустился во двор, чтобы позвать соседей помочь маме встать. Тут началась бомбёжка. Он не помнит, сколько времени пролежал во дворе, помнит только, что его подняли люди и куда-то везли.
- В доме, куда меня доставили, было много детей – рассказывал коллега, грустно улыбаясь. - Это был детский дом. Там меня покормили. Я спрятал кусочек хлеба, чтобы накормить маму и сестру. Потом собрался идти домой, но мне сказали, что наш дом разрушен, и ни мамы, ни сестрёнки там уже нет. Через несколько дней всех детей погрузили на машины, накрыли от холода брезентом, и по Ладожскому озеру куда-то повезли. На маленькой станции детей стали распределять кого куда. Вместе с группой мальчиков и девочек меня посадили на поезд, и состав тронулся. Сначала за окном проплывали деревья, потом пейзаж стал меняться, и начались пески. Так я оказался в далёком неведомом краю, о котором прежде даже не слышал – в Туркмении. Здесь меня поселили в большую семью, которая стала для меня родной. Здесь я окончил школу, потом поступил в университет…
- А в Ленинграде вы больше не были?
- Поехал, как только скопил денег на поездку. Пришёл к тому месту, где когда-то стоял наш дом. Он был частично разрушен бомбёжкой, но его восстановили. Поднялся на третий этаж, где мы жили, постоял возле двери. Стоял и думал: позвонить или нет? Вдруг подумают, что я пришёл предъявить претензии на квартиру. Поднялся ещё на этаж, позвонил. Вышла молодая женщина. Я сказал, что когда-то жил в этом доме и спросил, кто из прежних жильцов здесь остался. Она смущённо пожала плечами, и не смогла ничего ответить.
Вышел на улицу. Светило солнце. На Пискарёвском кладбище купил букет цветов, а куда их класть – не знаю. Отец пропал без вести, мама и сестра похоронены в общей безымянной могиле, а где её искать? Проходя мимо одного из погостов, увидел на дощечке знакомую фамилию – люди с такой фамилией жили в нашем доме. Положил цветы на печальный холмик. Потом погулял по улицам любимого города, покатался на речном трамвайчике по Неве, поел вкусное ленинградское мороженое, затем поехал в аэропорт, взял билет на самолёт и полетел на родину – в Ашхабад. Больше я в Питере не был. Встреча с прошлым - это не всегда праздник.
- Скажите, вы назвали старика, который был у вас, и с которым вы беседовали, своим спасителем. От чего он вас спас?
- От безысходности и тоски. Берды-ага вернулся с фронта домой в 1942-м. Вернулся искалеченным - у него были тяжёлые ранения в руку и ногу. Однажды я спросил его: «А вы моего папу на войне не видели»? Он посмотрел на меня, о чём-то подумал, и сказал: «Конечно, видел. Он такой высокий, сильный, красивый, настоящий солдат. Он много про тебя рассказывал, потому что очень тебя любил». Вообще-то мой отец был невысокого роста, худенький, в очках, но, по детской наивности я подумал, что на войне все солдаты становятся высокими, сильными и красивыми, как на плакатах.
Для меня Берды-ага стал главным человеком, ведь он видел моего папу и даже разговаривал с ним! «Напиши отцу письмо, - посоветовал Берды-ага.- Ему будет приятно». И я стал писать. Писал о том, что живу в Туркмении, учусь хорошо, что у меня много друзей, меня никто не обижает, что скучаю по папе, жду, когда закончится война, и он приедет…
Время от времени приходил почтальон, и я отдавал ему очередное письмо. Ответов почему-то не поступало. «Не переживай, возможно папу перебросили на другой участок фронта, и твоё письмо не дошло. Такое бывает»,- успокаивал меня Берды-ага.- Но ты всё равно пиши, он обязательно его получит».
Много позже Берды-ага признался, что почтальон письма никуда не отправлял (да и куда их было посылать, если не знаешь адрес), а отдавал ему мои письма. Он достал из сундука стопку конвертов, и сказал: «Прости, сынок, что я обманывал тебя, но у человека всегда должны быть вера и надежда. Без них жить нельзя». Эта наивная стариковская ложь, ложь во спасение, действительно спасла меня, давно осиротевшего мальчишку, который ещё ничего не знал о сиротстве.
